— Насколько я была относительно спокойна в момент задержания и во время отбывания суток, настолько меня накрыло после. Соседи подарили красно-белый торт, а я не могла его есть, мне было страшно подсознательно, — вспоминает арт-менеджер Ксения Тырсикова.
О ее задержании все узнали 14 мая 2021 года. Подробно о своем опыте общения с репрессивной машиной белорусского режима Ксения рассказала «Салідарнасці».
— Вечером в пятницу мы с подругой накрывали стол, ожидая друзей, — возвращается к событиям годовой давности собеседница. — Ребята задерживались, а мы раскладывали суши и всякую вкуснятину. В этот момент раздался звонок в дверь: подумала, друзья, и радостно побежала открывать.
А это оказались товарищи-губопики. Получается, что за мной пришли нетипично, не рано утром, как ко многим, а около восьми вечера. Не могу сказать, что я исключала такой поворот событий. По-моему, этого не может исключать ни один человек в Беларуси.
Я была предельно вежлива с непрошенными гостями, и они тоже не зверствовали. У них не было оружия, они обращались ко мне на «вы».
Забегая вперед скажу, что на суде меня все равно обвинили в «неподчинении», плюс — что ругалась матом. Но, на самом деле, все было очень прилично. Они вошли и сказали: «Вспоминайте, что вы делали 12 мая, и собирайте одежду покомфортнее».
12 мая 2021 года на Комаровке прошла очередная женская акция. Ксения говорит, что узнала о ней из СМИ. Но через два дня ее задержали якобы за участие в этой акции. Доказательством посчитали активную гражданскую позицию и место жительства недалеко от Комаровки.
— Они не обыскивали квартиру, не кричали, не ругались, просто стояли и ждали, пока я соберу вещи. Не знаю почему, но я не сильно испугалась, даже рискнула «забыть» телефон. Спустилась в машину, они просят телефон, а я наивно моргаю глазами, мол, забыла, память девичья. А оставшаяся дома подруга за это время успела всем сообщить, что случилось.
Мы вернулись сначала за телефоном. Потом они решили прихватить и подругу. И в третий раз мы вернулись за ее телефоном.
Меня отвезли на допрос, во время которого не теряли надежды установить, где я была в момент акции. Я была дома, одна. Получалось, что «алиби» у меня нет.
«Девушки в белом» предприняли все усилия, чтобы себя анонимизировать, а эти разозленные их действиями люди были явно настроены на то, чтобы отчитаться, что они задержали «злостную преступницу», а не признаться в том, что ошиблись.
К тому же, наверняка, была у них на примете. Я прошлась и по многим женским маршам, и по обычным, и провожала и встречала людей из СК и СИЗО. Конечно, где-то могла попасть на видео. К тому же, жила прямо возле Комаровки, хоть и не была там прописана. В общем, активистка в чистом виде.
Думаю, они очень боятся этих «девушек в белом». И от того, что не могут их вычислить, просто берут подряд всех более-менее активных женщин.
Долго ковырялись в моем телефоне, изучали фотографии, соцсети, спрашивали о каких-то незнакомых людях. Я понимала, что меня все равно посадят, что ничего не смогу доказать, поэтому вела себя абсолютно спокойно, — рассказывает Ксения о своем задержании.
Через два дня состоялся суд, на котором девушке присудили 15 суток.
— Суда я дожидалась вместе с красивыми студентами БГУИРа и другими пацанами, которых накануне задержали на Цнянском водохранилище во время велопробега. Некоторые из них так и не поняли, за что их забрали, рассказывали, что это был реальный велопробег без каких-либо двойных смыслов.
Суд у меня был смешной. Судья Елена Жукович вела его по скайпу, а в камере, куда меня привели на процесс, вместе со мной был еще один человек — лжесвидетель. Он сидел со мной на одном стуле и врал обо мне!
Ничтоже сумняшеся, он рассказывал, как я оказывала сопротивление, ругалась и т.д. А когда в какой-то момент завис монитор, он посмотрел на меня с надеждой, и спросил, не знаю ли, как перезагрузить компьютер.
Как говорится, ничего личного: чувак четко выполнял свою работу. Я понимала, что мы находимся в абсолютно сконструированной ситуации, поэтому даже не пыталась возражать, только уточнила: «Серьезно? Точно так все и было?». Он невозмутимо ответил: «Именно так», — смеется собеседница «Салiдарнасцi».
Спокойно перенести заключение на Окрестина, по ее словам, помог большой опыт походной жизни.
— В камеры нам не разрешили с собой взять ничего. Особенно жалко было девчонок с велопробега, они были в синтетических спортивных шортах и так в них и вынуждены были провести все время.
Какие-то вещи сначала нам дали, но потом забрали. Выдавали только медикаменты. С туалетной бумагой у них вообще история очень странная, они ее тоже сначала вроде дали, а потом постоянно отбирали, все время надо было торговаться и выпрашивать. Это у них как внутренняя валюта.
У меня получалось неплохо с ними договариваться, не у всех выдерживали нервы спокойно вести эти переговоры.
В четырехместной камере нас было 18 человек, дышать было нечем. Девчонки пытались объявлять голодовку, чтобы им включили хоть какую вентиляцию.
Позже нас переселили в камеру на восьмерых. Камеры постоянно перетасовывали, но количество людей не менялось. Везде все были «политические»: художница, пиарщица, рекламщица, айтишница, многодетные матери, пожилая женщина. Была с нами и бомжиха Аллочка, которая, на удивление, оказалась очень чистой. Аллочка практически жила на Окрестина с небольшими перерывами.
По ночам нас будили, хлорку нам заливали, но концентрация была несильная, поэтому мы потом просто все тщательно вымывали.
Как-то нас пытались вывезти в Жодино, даже вывели в прогулочный дворик ожидать. Раз десять туда заходил человек со списком, зачитывал фамилии людей, которых среди нас не оказывалось, в итоге почти всех из нашего дворика вернули обратно. Но хоть подышали воздухом.
На самом деле, у меня большой опыт походной жизни, я много раз ходила в горы, поэтому суперспокойно относилась ко всем неудобствам, вроде твердых нар и ночных подъемов. Для меня нет никаких проблем поспать на полу. Конечно, неприятно, когда у тебя все время горит свет, когда тебе не дают спать и постоянно будят. Но я понимала, что все это нужно просто перетерпеть и по возможности постараться успокоить остальных.
Там динамика такая, что если один человек впадает в грусть-тоску, это засасывает всех. Чтобы отвлечься, чего мы только не делали: ходили 1000 шагов, песни пели до тех пор, пока нам не запретили и не лишили ужина.
Однажды нас за что-то хотели наказать, и охранник предложил самим придумать три варианта наказания. Мы остановились на классических: лишить нас ужина, будить дополнительный раз и что-то еще.
Кормили там как в тюрьме, но мне повезло, я люблю кашу, поэтому ела по три порции, за всех, кто отказывался, — снова улыбается Ксения.
Она не удивляется тому, что спустя год страх и ужас пережитого на Окрестина притупились. Говорит, что и в тот момент, понимая всю абсурдность ситуации, старалась максимально к ней приспособиться.
— Самое неприятное там даже не условия, которые, конечно, не соответствуют никаким нормам содержания людей, даже если их считают преступниками. Самое страшное — это допросы, когда ты не понимаешь, чего от тебя хотят и чего тебе ждать после этих разговоров, во время которых все время запугивают, о чем-то предупреждают, берут на понт.
Меня вызывали только два раза, но некоторых девушек уводили вообще каждый день. Оптимизма такие встречи не добавляют. Со мной в основном проводили какие-то профилактические беседы: «Ксения Валерьевна, как же так». Спросили, ходила ли на марши, я ответила: «А вы как думаете?».
В дискуссии не вступала, понимала, что проломить эту стену невозможно. Я попыталась было сказать что-то про гуманизм, человечность, про то, что в людей нельзя стрелять. В ответ услышала: «Вы докажите, что кто-то стрелял в людей».
Я очень боялась, что меня осудят повторно, как некоторых других девочек, которые возвращались, и до последнего момента не знала, выйду или нет.
Встречать меня пришло больше двадцати человек, все родные и друзья. Я уже подходила к выходу, когда меня завели в комнату, где отдали все передачи, которые не передавали. И там товарищ, показывая на мониторе всю мою компанию, предупредил: «Если остановишься где-то близко и внутри услышат ваши радостные крики, заберем всех».
И вот я выхожу с этими пакетами, ко мне бегут мама, папа, лучший друг с собакой, а я — от них бегом в другую сторону, чтобы увести подальше, — вспоминает Ксения.
Она говорит, что репрессии, к сожалению, не заканчиваются в момент, когда человек переступает порог тюрьмы.
— Еще долго после это сильно пугает, триггерит и не дает жить спокойно. Все время, даже в абсолютной тишине, тебе кажется, что кто-то идет по подъезду, и каждый раз, когда ты слышишь шаги соседей, сердце замирает.
Поэтому я решила уехать из страны, просто чтобы прийти в себя. Еще до задержания планировала уехать за границу на пару месяцев, у меня были творческие планы. Я готовилась, поэтому и собака была привита, и вещи какие-то собраны, — рассказала собеседница о своем отъезде.
В середине июня прошлого года она перебралась сначала в Литву, а потом в Польшу.
— У меня была мечта работать с современным искусством, а здесь есть много инициатив, которые поддерживают это направление, поэтому я иду к своей цели, — подытоживает собеседница.
