На вопрос о состоянии белорусской экономики Дмитрий Крук отвечает, что она «ўжо ляснулася». Он объясняет это тем, что то снижение ВВП, которое мы сегодня имеем, — это довольно существенно. По словам экономиста, с уровня пика второго квартала прошлого года где-то 7% потерял ВВП.
Он говорит, что нет общепринятой градации «ляснутай» экономики. Есть неформальные рамки, которые используют экономисты, и 5% — это уже серьезный кризис, 10% — это совсем плохо. Это и есть синоним слова «ляснула».
Но для неэкономиста сегодняшнее падение экономики не такое очевидное. Особенно если посмотреть на опросы домашних хозяйств, они чувствуют себя достаточно неплохо.
Крук рассказывает, что об экономике можно разговаривать двумя способами. Если мы хотим максимально упростить, можно рассуждать об очевидных вещах, вытекающих из экономики как из науки. Но сегодня в мире, говорит он, меняется подход, экономисты дискредитировали себя с первым подходом, ведь это выглядит так, будто они могут рассказать, как построен мир и открыть глаза на истину, объяснить, как надо делать.
На любой вопрос хотелось бы услышать ответ: да или нет. Но в ответах на экономические вопросы, говорит эксперт, степеней сомнений может быть много. Может быть, да, а может, нет, 70% — да, а 30% — нет. Главное — найти эту пропорцию. Крук говорит, что ему ближе второй подход, когда экономисты специально не дают однозначно правильных ответов, а показывают все «за» и «против», показывают свои сомнения и пытаются донести до человека набор «за» и «против».
Окончательное решение нужно принять самому человеку. И можно сказать: что вы там болтаете, вы в итоге не ответили на вопрос.
И вот через эту призму, при первом подходе, белорусская экономика уже обвалилась, но в массовом сознании, скорее всего, сейчас царит стагнация и кажется, что все не так просто, что уровень благосостояния гораздо выше, чем ожидалось в конце февраля и сразу в начале войны.
Почему люди не испытывают кризис?
Люди не чувствуют «трындеца», так как иначе его представляли — прежде всего, отождествляли с курсом доллара. Когда человек теряет работу, это ощущается гораздо быстрее. Но если работа есть, зарплаты снижаются понемногу, цены растут тоже медленно, не одномоментно, как с лягушкой, которую постепенно варят, и если ты ожидаешь, что все «ляснется», как в 2011 году — одномоментно прыгнут цены почти в два-три раза на многие товары, что твои сбережения в рублях в банке обесценятся в несколько раз, когда это ожидание не происходит, соответственно, возникает ощущение, что худшее не произошло.
То, что мы катимся на дно постепенно, кажется не худшим вариантом. Крук считает, что, на самом деле, могло быть хуже. Среди тех сценариев, по которым Беларусь могла двигаться с конца февраля, этот не худший, хотя и не лучший.
Какой для Беларуси сценарий худший?
Крук видит это как 20-процентное снижение ВВП. То есть люди могут стать беднее на 20% по сравнению с серединой 2021 года. А во-вторых, этому худшему сценарию соответствует, скорее всего, и финансовый кризис, вероятно, с высокой инфляцией и девальвацией, хотя это не обязательно.
Основной пункт опасности, говорит Крук — это качество активов банков. Когда сокращаются возможности создавать продукцию, должно существенно ухудшаться финансовое состояние предприятий. Накопленные долги за прошедшие годы — весьма существенны, и с 2016 года по настоящее время это один из главных пунктов риска, главный потенциальный триггер проблем для белорусской экономики. В какой-то момент предприятия могут оказаться не в состоянии выполнять свои обязанности по кредитам.
Соответственно, для банков становится невозможным выполнять свои обязанности. Это грозит тем, что люди, которые оставили деньги в банках, не смогут их забрать. На паузу, как минимум, становятся функции распределения денежных потоков, даже внутри страны. Например, фирма заказала что-то, отправила платеж, но неизвестно, дойдет ли он. То же самое с контрагентами, неизвестно, смогут ли они заплатить: даже если у них есть деньги, это может зависнуть. Такой стопор всех финансовых цепочек — очень опасная вещь, и когда это происходит, на определенный период образуется и логистический, и ценовой коллапс, и никто не знает, что будет происходить завтра.
Сочетание потери реального благосостояния на 20% и такой финансовый кризис — это, наверное, два главных «ингредиента» потенциального дна, по словам экономиста. Вопрос, достигнем ли мы его, остается открытым.
Экзистенциальный вопрос
Тот масштаб экспортного шока, который у нас есть, говорит Крук, связан с санкциями и новым окружением, в котором мы существуем. То, что выпало из экспорта в Европу, еще можно пытаться перенаправить на другие рынки, а вот, что делать с тем экспортом (кроме нефтепродуктов), который шел в Украину — это большой вопрос. Много частных фирм экспортировали туда различные товары. Лист товарных позиций — очень длинный.
Вторая составляющая экспортного шока — санкции. Это ограничения, которые ввел в первую очередь Евросоюз, мы потеряли возможность экспортировать нефтепродукты, калийные удобрения и много других позиций, которые — важные, но менее существенные. Главное — нефтепродукты и калийные удобрения — это такой непрерывный поток кэша. И это важная поддержка для валютного рынка, для функционирования финансовой системы.
Кроме того, другие отрасли зависят от этих отраслей. Например, оптовая торговля, перевозящая то, что делает МНПЗ или «Нафтан». Соответственно, отрасль оптовой торговли зависит от того, есть ли нефть, нефтепродукты. Транспортная отрасль работает таким же образом. И когда идет свертывание этих продуктов, по цепочке автоматически происходит сокращение и других отраслей. Наблюдается магия цифр. Если посмотреть только на калийные удобрения, то кажется, что это мизерная доля в ВВП — менее 1%. Но стоит посмотреть на те эффекты, которые порождает приостановление экспорта. По оценкам экономиста, до 8% ВВП может быть связано с сектором нефтепродуктов. С калийными удобрениями — примерно то же самое.
И поэтому для сегодняшней экономики, говорит Крук, происходящее с экспортом нефтепродуктов и калийных удобрений, — экзистенциальный вопрос.
По косвенным признакам Крук предполагает, что частичное возобновление экспорта нефтепродуктов началось с конца мая. Это не возврат к уровню начала года, но когда в апреле — мае загрузка НПЗ была около 50%, сейчас, грубо говоря, так как статистика засекречена, где-то 70%.
Как долго мы будем падать
Крук говорит, что, безусловно, в 2022 году будет падение — по его оценкам, около 6% по сравнению с 2021 годом. Но спад на этом с большой вероятностью не закончится. Это зависит от того, смогут ли купировать экспортные шоки. Когда экспорт начнет восстанавливаться, доступ к российским портам появится, это одна история. Если нет, то и в 2023 году падение продолжится. Опасность 20-процентного дна остается. До дна, допускает Крук, мы можем скатиться не за 2—3 квартала, как ожидалось, а менее быстрыми шагами — за 2—3 года.
Еще одна важная вещь, которая имеет значение, что будет на мировом рынке. Сегодня существует большая опасность того, что в конце 2022 года — в 2023-м произойдет мировая рецессия. Пока в Беларуси есть отголоски внешнеторгового чуда (высокие мировые цены на нефть и калий, которые компенсируют Беларуси потери физического объема экспорта), а если они вдруг закончатся, все изменится.
Вернутся ли 90-е?
Крук однозначно говорит: нет, это нелепое сравнение. По его словам, то самое потенциальное 20-процентное дно — это возвращение в уровень благосостояния 2006—2007 годов, это все равно гораздо больше 90-х.
Экономист говорит, что тогда были вопросы, как купить продукты, будет ли зарплата за три-пять месяцев. Такого с очень большой вероятностью даже при худшем сценарии, считает Крук, не будет.
Он рассказывает, что некоторые коллеги с ним спорят насчет того, что искусство управления может и до Венесуэлы довести, но он считает, что для такого должно случиться что-то еще. Ведь мировой уровень благосостояния улучшился существенно. А главная страховка — это частный бизнес, который есть в Беларуси.
В стране крутой частный бизнес, говорит Крук, и это касается не только айтишки, которая просто больше распиарена. У нас существует много успешных историй в приборостроении, других нишевых направлениях, когда белорусские фирмы становятся главными двигателями на мировом рынке. Это бизнес, который сделал себя с нуля. Проблема в том, что ему не дали развиваться, он в Беларуси уперся в потолок. Чтобы развиваться дальше, частному бизнесу нужны были дополнительные ресурсы, доступ к финансам и свободный приток человеческих ресурсов. Через различные механизмы регулирования занятости, социальных пакетов, привязки к государственным предприятиям, люди ориентируются на 500 долларов на заводе. Это столкновение государственного и частного бизнесов произошло где-то в 2014 году по многим позициям. Соответственно, белорусский бизнес, кроме айтишки, застопорился в развитии. Но у него есть потенциал.
Поэтому, говорит Крук, 90-е нам не угрожают. Наш бизнес, приводит он мнение своего коллеги, очень отличается от российского и украинского, основанных на советских предприятиях, которые удалось «прихватизировать» удачным чиновникам. Белорусский бизнес не имел такой возможности. Он был создан с нуля. Поэтому он сразу был направлен не на то, чтобы снять сливки, а на то, чтобы выстроить долгосрочную стратегию. Именно такой бизнес становится основательным и имеет много перспектив для развития.
Но, говорит Крук, есть две плохие новости. Этот потенциал постепенно уничтожается. Он считает, что его осталось на 5—10 лет. Значительная часть этого бизнеса перестает быть белорусским, люди уезжают, бизнес релоцируется.
А второе — последствия войны. Сейчас очень существенной проблемой становится наша привязанность к России, которая нас с собою потянет на дно, и гораздо опаснее, чем те 20% падения. Когда бизнес это видит, он хочет спрыгнуть с российского корабля, так как не желает идти на дно вместе с ним. До 2020 года была надежда, что можно будет как-то замылить, вынести за скобки этот фактор России, зависимости экономики от нее.
Сегодня мы должны очень ясно произносить, говорит Крук, что нам нужно оторваться от российского буксира: российский буксир тянет нас с собой в ад.
Nashaniva.com